В.М.Элькин. Хвала и порицанье

ХВАЛА И ПОРИЦАНЬЕ

Это слова Киплинга, он сказал так:

«…РАВНО ВСТРЕЧАЙ ХВАЛУ И ПОРИЦАНЬЕ,

 НЕ ЗАБЫВАЯ, ЧТО ИХ ГОЛОС ЛЖИВ ...»

  Как видите, он очень умен, этот Киплинг - бард английского  воинства. Пушкин говорит похожее о поэзии: «Обиды не страшась, не требуя венца».  Надо понять, что именно «ВЕНЦА» - это венец славы, а не «ВИНЦА», которое часто обшучивается, конечно теми, кто знает эту Пушкинскую строку.

  Я много лет вникал в новую для себя область жизни. Сотни и тысячи сеансов музыкотерапии вводили меня в новый мир, я узнал о тайнах восприятия музыки разными людьми. Никто этого не знал, что люди, предпочитая какой-то цвет, страстно хотят три аккорда, несущих такие же эмоции как этот желанный цвет. Что ЛЮДИ ВИДЯТ МУЗЫКУ ПОДОБНО Чюрленису, что они считывают образы увиденные другим человеком во время сеанса музыкотерапии.

  Я чувствовал себя как человек из Европы, первым побывавшим в Америке. Он хочет рассказать о бизонах, о Ниагарском водопаде, об индейцах. А кто ему поверит? В английском фильме Гулливер, рассказавший правдивую историю на тему  «ЧТО Я ВИДЕЛ», попадает в дом скорби – прибежище для безумцев. В таком же положении часто оказываются те, кто обнаружил новое.

  Тот, кто открыл закон сохранения энергии - ФЕЛЬДШЕР МАЙЕР, оказался в психиатрической клинике. Как потешались над Фрейдом, над прививкой оспы, над импрессионистами. У меня были новые знания, которые меня волновали. Поэтому, наконец, я написал книгу и принес ее редактору. Я очень волновался и переживал, что он скажет, посмотрев мою книгу. Я пришел без всякого знакомства, с улицы. Вот я звоню редактору с определенным волнением, ведь я отдал книге несколько лет жизни. Я писал ее днем и ночью. Я не понимаю, хорошо я написал или не очень. Редактор был весел и приветлив:

   - Я показал вашу книгу своему помощнику - он очень толковый. Так он сказал – вы не шизофреник.

  Мою книгу редактор не принял. Но оценка редактора и его помощника меня не то чтобы окрылила или огорчила, а заставила угадывать, что же за типаж посетил редакторов перед мной. Я начал рассказывать о том, что я обнаружил. И при этом я мало отличался от всех энтузиастов и графоманов, которые готовы душить трагедией в углу. Как не вспомнить Сашу Черного и его знакомого поэта, который, заняв на свои именины деньги, навязывает свои стихи, читая их с хрипом и сипом. А бес подсказывает Саше Черному как прекратить мучения:

  «…Ударь его лампою в ухо,

  Всади кочергу ему в брюхо.»

  А ведь это парафраз чеховского мученика, слушающего авторское чтение. С горьким хохотком гениальная Раневская воплотила авторшу нелепой пьесы: «У меня это личное». Подобно герою Чехова, Саша слушает с улыбкою стадной и кивает – как обидишь автора.

  Сначала у меня появились студенты. А бессмертная Раневская,  игравшая писательницу, басом читающая свою пьесу и громко рыдающую, вызывала у меня боязнь, как бы не превратиться в такое существо. Итак, в когорту графоманов и писцов пришел еще один персонаж.

  Страдания автора и артиста – удивительное явление. Моя знакомая поэтесса не принимала ни одного слова не то что критики, а самого невинного замечания, что рифма дико захромала или ее нет вообще. Вот ее слова: «Мои стихи - это все мои дети, и все они мне желанны, каждого я люблю».

  Однажды я пришел в группу балетных мастеров. Меня представили, что я врач, и все с тусклым ожиданием посмотрели, мастерам был нужен мой отзыв – впечатление зрителя. Среди них был великий человек, мастер танца, одарённейший Долгушин, и он тоже посмотрел искательно. Как мне стало горько, что им было необходимо мнение какого-то врача о балетном спектакле.

   Один из танцоров показал мне афишку, там, в сплетении тел спектакля  Эйфмана, он заметил свой бок и демонстрировал его мне. Хороши и  критики:

  «…Осел, уставясь в землю лбом,-

   ИЗРЯДНО, - говорит  Соловью, - сказать не ложно

  ТЕБЯ БЕЗ СКУКИ СЛУШАТЬ МОЖНО…»

  Это жалит ценителя Иван Андреевич Крылов. Рахманинов после концерта был серый, замученный. Он играл им великую Музыку 2-го концерта, а американцы кричали ПОСЛЕ ЗАВЕРШЕНИЯ КОНЦЕРТА: «ПОЛЬКУ, ПОЛЬКУ!» И он проклинал тот день, когда сочинил прелестную итальянскую польку.

  Я шел с моим приятелем после концерта, где исполняли 5-ю симфонию Чайковского, и он напевал ФАЛЬШИВО, и я его не задушил после этого. Он напевал Марш из «Аиды». Ради справедливости надо сказать, что марш в 5-й  симфонии Чайковского яркий, шумный. 5-я симфония Чайковского не понравилась Брамсу, что также вопрос его личных вкусов, но все марши - это родные братья марша  из «Аиды».

  Мир творца и страдания жажды оценки и обратной связи - это важная проблема. В Искусстве вообще преобладает личностное начало. Когда я сдавал экзамен по медицине, то все выходили и говорили: «ТРИ! Ура! Международно сдал». Он счастлив, что теперь его не отчислят. Иное дело, в эти же дни проходил экзамен в музыкальной школе. Получив Четверку, человек страдал так, как Чехов после провала «Чайки», или Россини после неудачи «Севильского цирюльника», или Бизе, когда провалилась «Кармен».

  …Я много работал и старался рассказать о том, что у меня получалось. Появились ученики, потом представился вариант выступления в зале. Дело влекло меня и, наконец, мне предложили выступить по радио и телевидению. Я гордился, что вытащил много людей из отчаяния. Однажды играл в огромном зале, мне предоставили 15 минут, И ВЕСЬ ЗАЛ ПЛАКАЛ после исполнения заветных мелодий, а я был почти счастлив.

  РАДИО и ТЕЛЕВИДЕНИЕ - это виртуальные драконы нашего времени. Это мир общения сразу со всеми и выхода в некое виртуальное пространство. Этот мир содержал в себе загадку и магию. Испытание было тяжелым, я отличался сниженной самооценкой, но тащил себя на новые испытания.

  Когда-то я боялся выступлений и опасался защиты диссертации. Чтобы снять этот страх, я взялся выступать где угодно в обществе «Знание», а тема моих лекций была вечная – вред алкоголя. Я выступал в школе мичманов, и усталые мичмана приходили в зал и сразу засыпали. Я выступал у пожарных и, когда я сказал о феномене женского алкоголизма, меня попросили эту тему осветить подробнее.

  Я стал лектором общества «Знание» и выступал по борьбе с алкоголем, я рассказывал про Джека Лондона и Мусоргского, и старался избежать банальности. Мне заказали лекции по медицине, о медицине, и я говорил о гипнозе, но это был научный рассказ.

  Какая-то дама пришла позже и решила, что я сам гипнотизер и, конечно, она впала в транс и сказала мне потом, что сразу впала в глубокий транс, увидев меня.

  Перед кем только я не выступал. Меня слушали мрачные шоферы, которых обличал начальник за симпатию к зеленоватому змию. Я выступал перед ироничными студентами и на заводе, где много пьющие сумрачно глядели на меня. Они знали, как сами стали пьющими, а вот как пил Мусоргский или Саврасов или Джек Лондон, проклявший свое пьянство в образе Джона Ячменное зерно, этого они не знали. Читал лекции слепым и глухонемым. Слепые мне сказали: «Вот Горбачев запрещает пить, а что нам, бедолагам, делать. А как нам утешиться?».

  Я так поднаторел, что мог бы выступать перед дикой дивизией и меня,  может быть, сразу бы не убили. А теперь вот и радио. Я выступаю с Натальей Савощик. Мы уже делали передачу про Бетховена, а теперь она задает неожиданный вопрос:

  – Владимир Михайлович, Фрейд дал объяснение личности Леонардо. А вы могли бы рассказать нам о психологии Бетховена?

  Я очень испугался аналогий, но вышел из положения, рассказав о первых и последних впечатлениях в жизни Бетховена. Маленького Людвига ночью будил подзатыльниками пьяный отец, показывая друзьям нового Моцарта.

  Последние минуты жизни Бетховена были связаны с грозой. Он не слышал грохотов грома, но видел вспышки молний, и он погрозил окну, где гремела гроза над Веной. А, может, он погрозил своему отцу и всем обидчикам.

  Во всяком случае, я выступил несколько раз, и возникли мои новые знания о человечестве. Я очень трепетно отнесся к факту своего выступления, и человек 20 узнало от меня, когда оно состоится. Им надо было повернуть ручку радио в субботу днем, и они бы послушали мое прекрасное выступление. Но ведь люди заняты своими делами и имеют на это полное право. Только несколько человек меня послушали, это и были мои друзья. Мне назначили дату, когда прозвучит мое выступление, я сказал на работе врачам, и начались удивительные сцены.

  Милая доктор спутала дату выступления и включила радио в другой день, а там, конечно же, играл какой-то знаменитый английский пианист.

  - И он так играет?-  спросила мама знакомого врача, сама заведующая.

   - Да, - ошеломлено подтвердила дочка.

   - А что же он же делает в вашей клинике?

   Эта нелепая история меня подкосила, но все было еще впереди. Ко мне подходит с громким смехом женщина-врач. Она любила литературу и отличалась убийственным юмором.

  - Владимир Михайлович, - сказала она, – моя мама слышала вашу передачу (я сам то ее не слышал. Меня записали обманом, сказали, что это только репетиция. Так редактор сняла с меня тревогу, и я чирикал без опаски, как довольный воробей). Коллега между тем продолжала:

  - Моя  мама сказала, что большего бреда она еще не слышала.

   Я с темным лицом пошел восвояси, собираясь отменить свою передачу. Веселая врач крикнула мне вслед:

  - Да вы не расстраивайтесь, Владимир Михайлович, вы все время несете всякий бред.

  Слава Богу, я не дозвонился редактору, а передача была неплохой. Наверно, не хуже других передач. И кому надо, тот ее и услышал. Одно мое выступление было записано. Моя передача была назначена на апрель, но почему-то ее перенесли на сентябрь. Однако одна моя знакомая сказала мне при встрече:

   «Моя мама слушала твою передачу, и ей очень понравилось». Почему то это мне опять не понравилось: «Ваша мама удивительная женщина, она слышала передачу, которой не было»,  - восхитился я.

   Позже я был очень доволен, узнав, что моя знакомая уехала в далекую страну к внучкам, а там не было книг на русском языке, кроме мой книжечки, и ей пришлось целый месяц читать только ее. Я сказал маме:

  – Я по радио расскажу, как я помогал людям взрослым и детям музыкой.

  - Вова,- сказала мама с грустью знатока, которому хотят сказать что-то новое о том, что он прекрасно знает, - ты ведь не музыкант, и ты не психолог, и ты не педагог.

  И завершила печальный перечень словами: « И ты не врач».

  Мама была старый врач-рентгенолог и сохраняла обычную для практических врачей дистанцию между говорящими, даже болтающими людьми, и реально действующими в гуще жизни медиками. Она была рентгенолог, и хирург и командовала в войну военным госпиталем. Что для такого человека музыкотерапия? Это мираж.

  Как взревел я обиженно: «Я же кандидат  медицинских наук!»

  Постепенно я привык к микрофону и стал спокойнее выступать. Но вот судьба повернулась иной гранью, и меня пригласили выступить по телевидению. Меня попудрили, чтобы я выглядел фотогенично, и я стал смотреть на передачу. Ее проводили мастера, их блистательные реплики заставляли переделывать. Хотя казалось, лучше уже не было шансов сделать.  Меня озадачило, что делает один человек – он возил тележку, а на ней спала какая-то милая девушка, иногда она просыпалась, и он угощал ее чем-то вкусным. Он возил тележку назад и вперед, и выражение лица у него было творчески озабоченным. Потом я понял, при его поездках взад и вперед менялся фон на  экране.

  Я поведал рассказ про цвет, предложил угадать свой цветовой тип, а потом ввел в творческий транс ведущего передачи. Он спонтанно сыграл на рояле черепаху Бульку. За эти годы участники сеансов музыкотерапии сыграли мне сотни кошек и собак.

  Однажды мне изобразили в спонтанной импровизации  мадагаскарского таракана. Один раз мне сыграли желтую овцу из Узбекистана. Одна девочка по моей просьбе сыграла на рояле соленый огурец, она собиралась идти на обед. Я сказал «не уйдешь, пока мне не сыграешь то, что ты собираешься есть».

  Передача прошла занимательно. Однако начались мои приключения. Я объявил всем, что будет телепередача, но она переносилась, и на меня все рассердились. Они опаздывали на работу, а меня не было на голубом экране. Наконец, дату назначили снова, окончательно точно, но в это день приехала сама Рената Литвинова, и, конечно, пошла ее передача, а мою опять перенесли. Я в душе гордился этим, даже косвенная встреча со знаменитостями тешит самолюбие обычных людей. У Минаева есть стих, его герой пишет о Пушкине, который был его соседом и написал стих:

  «Люблю тебя, сосед Пахом…»

  - Я позабыл конец,- говорит герой у Минаева в его пародии.

  Пушкин же написал так:

   «Люблю тебя сосед Пахом.

    Ты просто глуп, и Слава Богу…»

   Далее  герой Минаева вспоминает:

  «Когда хирея день от дня, я ездил на Кавказ,

   Там встретил Лермонтов меня,

   обрызгал грязью раз…»

   А потом эту тему подхватил Иртеньев, поэт-правдоруб:

  «Встретил я как то Толстого за плугом

   Оба отделались легким испугом».

  Последний мой сюжет был особенно милым. Мне позвонили с телевидения. Их очень заинтересовало то, что я им рассказал о своей работе. По цветовому выбору я находил в зале начальника. Люди видели музыку. Они спонтанно музицировали. В общем, у меня на музыкотерапии хромые начинали видеть, а слепые – слышать. Они пригласили меня на передачу, предложили мне машину и спросили, куда ее прислать. Мой адрес удивил их, а мне показался странным адрес, где находится эта студия. Оказалось, что они в Москве, а я в Петербурге. Мы плохо друг друга поняли.

  Похожая история была у меня на врачебном вызове. Я работал на неотложной помощи. Позвонил в дверь, на карточке вызова было написано – 68 лет. Хозяин открыл дверь, повел меня  и сказал: «Вас давно ждем. С утра вырывает». Я решил, что кто-то отравился. Деловито обсуждаю ситуацию, хозяин привел меня в ванную. Увидев мое недоумение, он спросил: « Вы разве не сантехник?» Мы говорили, не понимая друг друга, имея в виду разное, он говорил о кране, а я о болезни.

  Теперь я отношусь спокойно к разным выступлениям. Это суета сует и орнамент жизни, который мне принес милые и занятные впечатления. И трогательные огорчения. Все эти эпизоды дали мне неповторимый запас юмора. Светлая мудрость приблизилась ко мне, но, не увидя условий для постоянной жизни, пока удалилась восвояси.