В.М.Элькин. Добрый Франц.

  Я снова перед листом бумаги, который изображает экран компьютера. Я ухожу в воспоминания. Последние 25 лет я пытался помочь людям музыкой. Искал мелодии и смотрел, как их воспринимают люди в сотнях сеансах музыкотерапии. Получается какой - то многолетний эксперимент на людях. Так изучают рейтинги чего угодно, но можно узнать правду и на малом числе опытов. Мне надо знать правду о том, как нравится эта мелодия. Слова «нравится» ничего не говорит. Слушатель создает для меня витиеватые словесные построения:

  – Доктор …Музыка это … Прекрасно…

   - Я так люблю Баха ( вообще - то ему игралась мелодия Шуберта).

  Другое дело простой честный вопрос: «Во сколько баллов по десятибалльной системе Вы оцените эту мелодию?»  

  Его оценка будет более спонтанна и верна. Хотя иногда он хочет сделать мне приятное и, боясь меня обидеть, повышает подлинную оценку, но все это заметно. Если человек оценивает мелодию в 10 баллов - это замечательная для него мелодия, и она может сотворить с ним чудеса. Если даже среди небольшой группы людей мелодия у всех или почти всех оценена в 10 баллов - это великая мелодия. Она и в большой группе людей будет высоко оценена. Мелодий, которые желанны очень многим, очень мало. Это магические мелодии, можно назвать их архетипические мелодии. Их найти очень важно.

  Вот такие мелодии и создавал герой нашего рассказа ФРАНЦ ШУБЕРТ.

  - Где это Шуберт берет свои мелодии? - удивлялся Бетховен, познакомившись со сборником песен Шуберта. Это же восклицает и все человечество. Сначала скромный певец, после мутации потерявший голос, потом скрипач.  

  Обучался композиции у Сальери. Он написал огромное количество произведений, но их пока знали только близкие друзья. Он провел жизнь в бедности, работал учителем, и работа его угнетала. Ему надо было время сочинять музыку. У него было много хороших друзей, наверно, у него был спокойный светлый характер. Друзья поддерживали Франца. Они любили слушать его музыку. Группа друзей выезжала за город и главное в их встречах была музыка Франца Шуберта.

  Эта прекрасная кампания называлась Шубертиады. Мы помним подобные группы молодых талантов – у нас так встречались лицеисты, люди из «могучей кучки». Потом была группа озорников с Козьмой Прутковым. Потом были «Обереуты», «Серапионовы братья», в последние годы были «Митьки». Они ходили в тельняшках, писали картины и говорили: «ну, елы-палы» и декоративно много пили.

  В Норвегии в конце 19 века была творческая группа, среди  них был Мунк. У них было три принципа: ругать Ибсена, создавать новое, застрелиться в молодости (правда, Мунк прожил много лет).

  В группу Шуберта попал знаменитый певец Фогель. Он исполнял песни Франца, добился, чтобы издали его произведения, начались концерты, они прошли с огромным успехом, нищий Франц, наконец, купил себе пианино. И внезапно в 32 года он умер. Что же за мелодии мы слышим  у Франца?

  Они просты и понятны любому, как голосок ребенка. Это сама природа говорит с тобой, это лес и ручей. Ты становишься пчелой или шмелем и радостно гудишь, летая над альпийским лугом и собирая мед лучших цветов.  

  Мелодии Шуберта сладостно красивы, очевидны, понятны и похожи на рисунки  Лады к Швейку. Они сразу понятны любому человеку. Они как яркие витражи с образами природы, с очевидно юмористически светлым восприятием мира.

  Это доброта и обаяние - фирменный знак мастера. Мелодии отражают полное духовное и телесное здоровье. Они неисчерпаемы по воздействию. Сколько раз ты бы не слушал их, они сохраняют свое очарование.

  Немногие произведения искусства выдерживают-то испытание повторением. Я когда-то сделал эксперимент: ставил разные картины в определенное место и смотрел их длительно – месяцами. Большинство приедались и теряли свежесть воздействия. Единственный художник, на восприятие картины которого не влияла длительность воздействия - это ВЕРМЕЕР. Все великие мелодии проходили это испытание.

  Годами играя эти шедевры, я не только видел их невероятное воздействие, но и сам не испытывал эффекта пресыщения ими. Так  же не может надоесть летнее утро или весенний день.

  Два необычайно одаренных человека России  – писатель и поэт - призвали Шуберта, чтобы спастись от жестокого мира. Это Михаил Булгаков и Осип Мандельштам. Оба погибли, оба были опасно талантливы. Оба, как мотыльки, кружились около черного солнца России 30-х годов Иосифа Сталина.

  У Булгакова Воланд может убить и помочь. Сталин беседовал с Булгаковым с вопросом в стиле Воланда: «Мы Вам не надоели, Михаил Афанасьевич?»

  Мандельштам с бретерством Лермонтова  написал о кремлевском горце как о гигантском ТАРАКАНЕ Чуковского. В стихе Чуковского таракана победил Воробей. В жизни страшного злодея - рыжеусого таракана Иосифа Сталина - склевало только ВРЕМЯ: «И усов от него не осталось».

  Войдем в шубертовскую сонату БУЛГАКОВА. Финал Мастера и Маргариты. Сатана убил героев, и они в иллюзорном мире получают покой. Читаем взволнованный текст Булгакова с мелодиями Шуберта.

  - О, трижды романтический мастер, неужто Вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта?

  - Туда, туда. Там ждет уже Вас дом и старый слуга, свечи уже горят…

  Мастер и Маргарита увидели обещанный рассвет. Мастер шел со своею подругой в блеске первых утренних лучей через каменистый мшистый мостик. Он пересек его.

  Ручей остался позади верных любовников, и они шли по песчаной дороге.

  -- Слушай беззвучие, -- говорила Маргарита Мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, - Слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, -тишиной.

   Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом.

  Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит.

  Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.

  Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к вечному их дому, и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать.

  Перед нами благодеяние музыки Шуберта – добрый дом, милая природа с незабвенным ручьем Шуберта и добрые друзья.

  А вот и второй страдалец, которого убила жизнь в опасное время.

  ЭТО МАНДЕЛЬШТАМ. Шуберта он явно выделял.

  Нам пели Шуберта, - родная колыбель,

  Шумела мельница, и в песнях урагана

  Смеялся музыки голубоглазый хмель.

Жил Александр Герцевич,

Еврейский музыкант,--

Он Шуберта наверчивал,

Как чистый бриллиант.

И всласть, с утра до вечера,

Заученную вхруст,

Одну сонату вечную

Играл он наизусть...

Что, Александр Герцевич,

На улице темно?

Брось, Александр Сердцевич,-

Чего там? Все равно!

Пускай там итальяночка,

Покуда снег хрустит,

На узеньких на саночках

За Шубертом летит:

Нам с музыкой-голУбою

Не страшно умереть,

Там хоть вороньей шубою

На вешалке висеть...

Все, Александр Герцевич,

Заверчено давно.

Брось, Александр Скерцевич.

Чего там! Все равно!

  Наслаждение от Шуберта, вечное сияние его музыки, слова поэта:

  - Нам с музыкой голУбою не страшно умереть …

  Кажется, как будто Мандельштам разговаривает с Булгаковым. Такие чудеса возможны только на фоне Шуберта. Я нашел занимательный сюжет, как насмешка и ирония по отношению к Шуберту превращаются в невольное преклонение перед ним. В период розни народов француз Дебюсси, охваченным отвращением ко всему тевтонскому, написал о Шуберте: «Мелодии Шуберта - это засохшие цветы на дне комода старой девы».

   Меня этот образ умилил. Может показаться, что они истлели к 21 веку - цветочки мелодий Шуберта. Однако на самом деле они нетленны. Их доброта трогает, как трогает меня образ комода старой девы. Насмешка превратилась в невольный комплимент. Мелодии Дебюсси не страдали такой сентиментальностью. Так, как я пишу рассказы для самого себя, то я начинаю новую тему.

  Сколько я себя помню, я играл на пианино. Мир коммунальной квартиры был тяжел. Я ходил заниматься к соседям - у певицы  было пианино. Мама была занята, поэтому она придумала способ обучения – 10 спичек. Она давала мне 10 спичек, и я, сыграв пьесу до конца, переносил слева направо одну спичку. Я был так послушен, что у меня не хватило фантазии обмануть. Сначала я изучал неприятные, как касторка, скучные пьесы. Я не бросил заниматься только из-за вялости характера и воли мамы. Потом я стал подбирать по слуху приятные мелодии. Потом я стал подбирать все, что слышу, и воспринимал это как чудо. Конечно, начал и сочинять и сочиняю всю жизнь, но не доволен качеством  произведений.

  Когда я услышал «Прелюд громокипящего» Рахманинова, я захотел поиграть его, но я не смог тогда одолеть даже строчку. Ноты Рахманинова были похожи на пышные гроздья винограда. Однако я целый год копошился на его нотах, как жук на бахче. Эти усилия продолжались годами, и я вижу себя в школе, играющего приятелям мелодию Глиэра. Всем нравилось, и мне тоже.

  Когда мы переселились на улицу Марата, родители мне достали напрокат постоянно пианино. Я всегда пытался на нем что-то произвести. Я был дома всегда один целый день, так как родители - два хирурга - не часто бывали  дома.

  Вспоминаю, я подбираю фантазию Бетховена для фоно, хора и оркестра, мелодия близка к 9 симфонии, бесхитростно простодушные слова самого Бетховена о силе искусства. Произведение неуклюжее, но есть вспышки ослепительной музыки. Как только я начинаю играть мелодию Фантазии, то мама начинает умильно напевать: «Ты пойди, моя коровушка, домой». Я обижался, но ничего не менялось. Она подметила связь таких разных мелодий. Отец оценивал мои потуги критически. Под пианино я спал ночью на раскладушке, и оно меня облучало сыгранными и несыгранными мелодиями.

  Рояль я воспринимаю как зверя, который много чего умеет, если с ним поладить. Сначала я его опасался, а потом он стал мне родным, и я спешу с ним познакомиться и подружиться. Мне всегда кажется, что незнакомое пианино машет невидимым хвостом, ластится и предлагает познакомиться.  

  Однажды ко мне явились друзья  из института и потребовали, чтобы я играл вальсы и танцы. Они иронически хвалили меня: «После твоей игры девушки становятся такие томные и ласковые. Ты нам очень помогаешь их соблазнять». Я понял, что в жизни музыканта есть нечто нелепое и неприятное. Потом мне многие говорили, что пока я играю, мне все девы симпатизируют (а потом, наверно, все это исчезает).

  Я стал играть и подбирать симфонии Бетховена. Однажды я играл 6 симфонию, сцену грозы. Музыка меня несла, как ураган уносит листок или как Ниагара человека в бочке. Я вдруг понял, что могу ошибиться в нотах, и я тут же почувствовал, что я лечу на большой высоте, но могу разбиться. Я слушал музыку, изучал музыку, думал о музыке всегда и начал играть другим людям. Постепенно я стал выбирать, что и как играть. Во время исполнения людям   три потока, которые должны слиться: чувства и  образы автора, образы и чувства исполнителя музыканта и состояния слушателя.

  Я не знал, что у меня хороший слух, и я могу подбирать. Однажды я попросил соседку дать мне поучить вальсы Штрауса, но она упорно не давала мне этих нот. Я устал ждать встречи с нотами и вдруг сам подобрал по слуху все желанные мне вальсы. Теперь я стал подбирать все, что мне нравилось. Хорошо ли я подбираю - вот вопрос, и хорошо ли я играю.

  Однажды, когда я уже создал теорию цветомузыкального воздействия и написал книгу, у меня появилась способная ученица - психолог. Она меня привела в центр «Дворянское гнездо» на улице Чайковского, и там был белый рояль, как в моем сне.

  Я стал выступать просто как музыкант, набирая опыт таких выступлений. Она познакомила меня со своей тетушкой, отличной музыкантшей. Потом тетушка рассказала мне: «Я очень боялась послушать Вашу Игру. Вы интересно рассуждаете, пишете о музыке, но как Вы сами-то играете, я не знала и очень боялась. А вдруг плохо. Я боялась огорчиться. Но, слава Богу, Вы хорошо играете».

  Однажды, я подобрал мелодию Паганини. Я оказался в другой стране – в Аргентине. Там выступал оркестр из Грузии, с ними был выдающийся скрипач.

  Случилось так, что я синтезатором пришел в гости к грузинским музыкантам. Я стал играть мелодию Паганини. Выдающийся скрипач не выдержал этого, он выскочил из своей комнаты со скрипкой и исполнил мелодию вместе со мной. Я очень опасался – ведь я подобрал по слуху  мелодию Паганини, не видя нот, но все прошло благополучно. Он меня не проклинал и не убил после окончания нашего спонтанного исполнения, хотя, судя по его характеру и темпераменту, мог бы сделать это, если бы я что-то напортачил.

  Я хотел так играть, чтобы люди прониклись великими мелодиями и стали лучше. Однажды меня пригласили в компанию, мы были в ресторане. Там было пианино, официанты разрешили поиграть, меня окружили друзья. Я ударил по клавишам, но тугие клавиши не ответили, у меня выступила кровь из под ногтей.

  Похожая сцена была и в провинции – я вышел выступать, но рояль предал меня и что-то глухо квакал. Этот кошмар повторился несколько раз, а потом исчез. Мне дали зал и выступать разрешили 15 минут, это было действо Юрия Андреева. Однако после этих пятнадцати минут весь зал плакал, значит, я чему- то научился.

  Мой друг Макаров нашел возможность поиграть на рояле около Невского, там где филармония, – в зале, где продаются билеты, появился рояль - сначала белый, а потом черный, там были книги по музыке. Хозяева зала стали моими друзьями. Я приходил и делал концерты на час или два, играть надо было негромко, но задушевно. Потом эта сказка тоже закончилась.

  Знакомое пианино стоит в магазине на Невском, где продаются ноты  под портретом Чайковского, но играть там  можно немного, минут 10, и тихо. Есть прекрасное пианино около Невского – это лютеранская церковь, сбоку в соборе есть вход, на третьем этаже отличный рояль, на нем можно играть.

  Меня пригласили туда озвучить выставку фотографий о Германии. Этот концерт был необычен  –  для каждой фотографии я  подобрал музыку – сняли фильм  и вспоминать это концерт отрадно.

  За стенкой зала находится орган. Иногда органист отзывался на мои мелодии, и мы с ним по очереди перекликались.  И сказал Бог музыки, что это хорошо.

  У меня возникла мечта–мираж: - поиграть на улице на синтезаторе, но мне объяснили понимающие люди, что все зоны разделены, и меня могут побить конкуренты. Поэтому я не даю этой фантазии реализоваться, как позволил это сделать другим фантазиям.

  Память услужливо принесла воспоминание об одном успешном концерте. В нем сыграло роль театральное начало.

  Я стал использовать синтезатор. Теперь я мог выступать там, где нет пианино. Я стало другим человеком. Понял я это, когда в попутке шофер меня назвал «МУЖИК  С ПИАНИНО».

  Я вспоминаю «Папу Гайдна». «Папа Гайдн», как звали его друзья-музыканты, написал симфонию с ударом литавр. Во время исполнения медленной части внезапно звучал удар литавр с целью разбудить тех, кто умудрился уснуть.  

  «Прощальная симфония» - тоже театр «папы Гайдна». Иозеф Гайдн  хотел показать  князю Эстергази, что музыканты устали и хотят в отпуск. Около каждого музыканта горела зажженная свеча. В финале симфонии один за другим музыканты заканчивали свою партию, вставали, гасили свою свечу и удалялись. Прощальную мелодию заключал последний одинокий скрипач. Он заканчивал в тишине свою партию, гасил последнюю свечу и уходил в полной тишине. Получился символ жизни.

  Пан Володя тоже придумал занимательное действо. Меня вызывали в центр, где работали спортсмены. Я стал давать представления с музыкой. Каждому я играл музыку композиторов его зодиака, превращал любого слушателя в композитора и джазового музыканта.

  Однажды со мной произошла беда: я споткнулся и полетел с лестницы, выходя из метро, вывихнул руку в плече. Мне наложили гипс, и рука была пришпилена к телу. Однако на уровне живота я мог выдвинуть свою правую кисть и даже добраться ею до пианино. И тут меня пригласили выступить в центре:

  - Обязательно придите, у нас день рождения организатора центра».

   Я как красно-желтый человек пришел с синтезатором, который тащил мой славный сын. Когда спортсмены увидели бедолагу, который в гипсе играет, а рука торчит у него где-то на уровне живота, они впали в восторг. Они понимали, что такое преодоление препятствий. Я имел дикий успех – на мой синтезатор поставили – подарки: бутылки с вином и водкой, а также прекрасную снедь. Это было триумф отчасти театральный, который усилил действие музыки.

  Шли годы, и я, наконец, встретился с Шубертом. Его экспромт я играю столько, сколько себя помню. Я сейчас вспомнил, что я играл его всем друзьям и учителям на выпускном вечере. Годы спустя я приходил в компанию друзей и играл всякую музыку, но больше всего и мне и другим нравился этот экспромт Шуберта. Пальцы должны передать, как струится вода, и это напрягает руку. Ведь это непростой труд, но тогда ручей струится, над брызгами встает тема, и она очень похожа на великую мелодию АВЕ МАРИЯ.

  А эта молитва к деве Марии – просьба помочь, ожидание чуда, умиление и благодарность за помощь и за чудо. Руки у меня стали просто стальные. Я бы мог задушить змея Горыныча.

  Я вижу хорошую сцену. Я много играл Шуберта и думал над ним, впадал в транс и трудился. Мы пришли с мамой к хозяйке пианино договориться, чтобы приходить заниматься. Она смотрела на нас, небогатых интересантов, с вялой благодушной  иронией, но когда я заиграл Шуберта, чтобы опробовать инструмент, я увидел, что взгляд ее изменился. Она хорошо разбиралась в музыке, судя по большой стопке нот, и ее взгляд говорил: «Смотри-ка ты, что - то у него получается». Я почувствовал, что эти годы помогли мне сдвинуться с места.

  Я мечтал выступать в кафе, и моя мечта воплотилась. На улице моего детства недалеко от школы, где я  учился, появился зал «Дворянское гнездо», и там я играл. Приходили артисты, поэты, певцы, люди, которые тянулись к искусству, на стенах висели новые картины, проходили лекции о прошлом, стояли прекрасные самовары, белый рояль просто  пророс из моего сна, был в моем распоряжении.

  Однажды меня попросили дать концерт под Новый год для детей. Я вышел к своим небольшим гостям и сказал родителям: «Есть три периода в жизни человека: «Когда он верит в Санта Клауса, когда он не верит в Санта Клауса, и когда он сам почти Санта Клаус. Я уже перешел в эту фазу».

   Детям я сказал: «Дети бывают разные: есть умные дети, веселые дети, красивые дети и одаренные. Какие Вы дети? Поднимите руки, кто из вас умные дети». Дети поднимали руки, одна девочка подняла руку четыре раза и правильно сделала. Потом я сыграл им мелодию Шуберта и попросил их слушать с закрытыми глазами.

   -Что вы увидели? - спросил я мелких волшебников.

  Мальчик рассказал мне доверительно: «Мне дали большое красное яблоко».

  Девочка поведала: «Я видела единорога и евоную жену».

  -Отец Франц, - обратился я к Шуберту. - Много бы я дал, чтобы увидеть, как выглядит жена единорога.

  Но все это закончилось – теперь в зале продаются шашлыки, а белый рояль исчез. Годами изучая музыку, я сначала играл для себя, но меня интересовало, как люди воспринимают музыку. Я не играл в залах, за исключением редких случаев по десятку минут. Выступал в институте, где учился, на концертах в праздники, а потом в институте, где работал. Это тоже происходило в праздники. ТО ЕСТЬ ОЧЕНЬ РЕДКО.

  В институте я стал ловить людей и устраивать, делать им концерты. Потом я стал делать лекции по искусству

  Однажды мне разрешили играть в зале Дома Ученых, но в перерыве, а это непростые условия для музыканта. Люди приходят и уходят, в зале стоит гул, но я все - таки сыграл лучшие мелодии и был замечен.  

  Все это закончилось игрой для больных людей, которым некуда было от меня деться, так как я был их лечащий врач. Потом я играл психологам на семинарах, и с 50 лет моя нестерпимая тяга играть Людям начала реализоваться.

  Так я превратился в музыкотерапевта. Я знаю, что один святой с жаждой проповедничества обращался с проповедью к пингвинам, а другой обращался к камням. В стихотворении Киплинга старый священник читает проповедь Рождества вошедшим в церковь ослику и коню. В симфонии Малера святой обращается к рыбам, а они, ничего не поняв, продолжают свою рыбью суету. В рассказе Чехова извозчика Иону никто не слушает, и он рассказал о своем горе свой лошади.

  Как же я их всех понимаю. Наверное, во мне проявляется какой-то ДРЕВНИЙ инстинкт, хотя он достаточно безвредный и безобидный.

  Среди мелодий, которые я играю, Шуберт всегда журчит и струится .

  Я недавно вспомнил, что произошло, когда мне было 10 лет. Я был в Семипалатинске и играл с дядюшкой, опытным  пианистом, в 4 руки. Играли мы прекрасный марш Шуберта - «Охотничий марш». Можно было представить людей с ружьями в тирольских шапочках. Они веселы и браво шествуют в альпийские луга и леса. Когда мы закончили, я пошел побродить в сад. Там был друг дедушки - пасечник.

  Он сказал мне: «Мы с Вашим дедушкой очень любим, когда Вы с Валей играете Шуберта. Сыграйте нам». Я о чем-то поговорил с ним, потом я отвлекся и все позабыл, и так и не поиграл в тот день. Но сейчас, через 61 год, я все-таки вспомнил об этой просьбе и сыграю этот марш для Пасечника и для моего дедушки, где бы они теперь не находились.

  Были случаи, когда люди, верящие в чудо, просили меня поиграть, чтобы в другом городе человек справился с проблемой. И вот я сам сегодня обращаюсь к святому доброму Богу Музыки: «Добрый Франц, помоги им. Помоги мне. Ты же все понимаешь. Ты все можешь».

  Франц смущенно улыбается, его очки блестят, и он говорит мне: «А что ты умеешь делать?»  

  Он говорит мне:

   «Вода примером служит нам,

  Ничем она не дорожит и

  Дальше - дальше  все бежит..

  Все дальше, все дальше …

  Все дальше, все дальше…»

  И мне на самом деле  становится много легче.