В,М.Элькин "Володя, играй для поляков!" (ШОПЕН)

Сначала я познакомился с Шопеном.

   “Эти мелодии как драгоценности. Это орлиные перья», - как сказал Пастернак.

  «Шапку долой, перед нами гений», – написал Шуман уже о ПЕРВОМ произведении Шопена.

  «Шопена траурная фраза вступает, как больной орел», – пишет Пастернак.

  Это, наверно, грозное начало 3 сонаты – мы с Натальей Савощик готовили передачу о Гумилеве и Ахматовой. Для Савощик нашли стихи Гумилева, посвященные Ахматовой. Самое мрачное из них называется «Волк». Дева-воин смертельно ранила героя, и он ждет гибели, видя, как к нему крадется волк.

  Эту мелодия Шопена я играл в нашем спектакле для воплощения этих непростых стихов. Поэты имеют право говорить о музыке, потому что умеют это делать по сравнению с нами косноязычными.

  Опять Пастернак:

  «Опять Шопен не ищет выгод …»

  Так некогда Шопен вложил живое чудо лесов, фольварков, рощ, могил в свои этюды. Играть Шопена ответственно. Он написал прелюдии в три строчки – 20-я прелюдия. Эту мелодию поляки использовали, показывая сожженную Варшаву. Три строчки и вся трагедия народа. Шопен работает экономно, как наш Пушкин. Но если внимательно послушать эту прелюдию, то в ней гордость не сдается. В фантазии Шопена слышны упрямые шаги, и звучит серебряная труба гибельного похода. Наверно, это легионеры, которые бредут в сторону смерти, как в фильме «Пепел».

  Мой дядюшка прекрасно играл Шопена и говорил: «Он просто не знает, как еще назвать свои сочинения».

  Это поэмы называются по-разному – прелюдии, мазурки, вальсы, баллады, ноктюрны. Вот перед нами так называемая мазурка – это страница музыки. Но это не танец - это нож в спине. Чтобы написать такую музыку, надо увидеть и полюбить полячку, и чтобы она разбила Ваше сердце, и чтобы Вы подыхали от этого чувства. Вот как создается такая мелодия. Шопен хранил письма любимой женщины с надписью «Мое Горе». Возможно, Тоска по женщине в медленной части его концертов.

  А вот вальс – мы слышим все интонации речи женщины, и весь арсенал чувств обоих танцующих. Вспышка оркестрика и танец, и снова голос паненки. Шопен кормит армии пианистов. На фотографии на нас смотрит гордый болезненный человек. В письмах тоже мало веселого: «Врачи смотрят меня. Один смотрит, как я плюю, другой, чем я плюю, третий - куда я плюю. Один говорит, что я сдохну, другой, что сдыхаю, третий, что я уже сдох».

  Шопен тосковал по Родине и просил похоронить в Варшаве свое сердце. Его чувство к родине отразил этюд ми-мажор. Это абсолютный романтик. Его цветовая гамма, полученная при сравнении аккордов, которые он предпочитает, трагическая. Перед нами умирающий человек, который старается прожить остаток жизнь сполна. Посмотрите, какое мужество и какая здоровая прекрасная музыка «ноктюрн ми-бемоль-мажор».

  Наверно, я родился, чтобы играть этот ноктюрн всю жизнь. Всегда за этот ноктюрн я получаю аплодисменты, и так, как за другие произведения я их не получаю. Я понимаю, что это спасибо относится к Шопену.

  Я в зале, где много больных из разных клиник.

   - Сколько баллов Вы дадите за красный цвет? - спрашиваю я аудиторию.

   - Ноль, - кричат голоса. Это означает полную потерю энергии.

  Я играю им ноктюрн-ми-бемоль. Они пьют эти звуки, и больше у них не будет такой низкой оценки красного цвета.

  Шопен похож на нашего несгибаемого Пушкина, который пишет о своей смерти просветленные строчки:

  «и вновь у гробового входа

   младая будет жизнь играть

   и равнодушная природа

   красою вечною сиять…  

  Чья это могила забытая

  - да его, Александра Сергеевича».

  И только слово равнодушия несет тень обиды, которая растворяется в мире красоты этой жизни. Они умели превращать переживания в золото. Меня спрашивали:

  - А можно ли для музыкотерапии брать музыку страдающего человека?

   – Да Вы послушайте, какая светлая и жизнеутверждающая мелодия.

  А это посмертный ноктюрн. Он вышел после смерти Шопена. Я 25 лет наблюдаю его поразительное действие. Больная девочка увидела, слушая эту музыку с закрытыми глазами, как сосульки на крыше, освещенные солнцем, начинают таять. Это начала таять ее заболевание.

  - Вижу… Сосульки рыжие,- закричала моя маленькая Пациентка.

   Во всяком я видел не раз  его волшебное действие.

  Чтобы лучше понять характер Польши, можно посмотреть польское кино. Например, фильм «Летна». Там всадники мчатся на танки, чтобы не сказали, что уступили немцам без боя. Немцы смеются над ними.  

  Мы с женой любили польские фильмы. Вайда, Ольбрыхский и «Потоп», Збигнев Цибульский,  «Все на продажу», Ежи Кавалерович, «Фараон», страшные и красивые жестокие  фильмы о Войне. Там на людях после автоматной очереди выстрелов на одежде вспыхивали огоньки. Поляки знали, как выглядят детали смертного лика военного времени.

    Володя, сыграй для поляков

  Многие годы я слышал этот призыв. Польша пришла в нашу жизнь сначала музыкой Шопена. Потом польскими фильмами, а потом пришли и сами поляки. В молодости мы познакомились с группой польских офицеров, которые обучались в Петербурге. Дочка поляка Мажена училась вместе с моей дочкой. Однажды она заболела, и к нам прибежали перепуганные родители-поляки. Учительница в школе сказала им, что моя жена Инна врач. Они совсем не знали языка и были напуганы. Инна оставила свой дом в день рождения, и весь день помогала поместить Мажену в больницу. Так мы стали  друзьями. Сначала Женя и Мажена, потом ее родители Казимир и Марила подружились с нами. Пришла к нам Марила, остро осмотрела Инну и поняла, что это ее подруга в России. Мы подружились. С начала мы подружились с семьей Мажены, а потом перезнакомились со всем польским воинством. Многие годы продолжалась эта дружба. Мажена была веселая, лукавая и очаровательная. Я шел с дочкой Женей по улице, и Мажена крикнула нам: «Женя, не обижай папу».

  Поляки были необычные: обаятельные, артистичные,  наблюдать за ними было истинное удовольствие. Прекрасные паненки, офицеры и их дети - это было какое-то чудо.

  Вот мы приходим на их собрание - праздник соленизации, уже не помню, что это такое. Все сидят нарядные, красивые, фантастически красиво одетые,  горят огромные ароматные свечи, все ждут нас.

   – Какие же Вы красивые,- вырвалось у Инны.

  - Чайку, кофе? - спрашивали нас. Долгие жаркие разговоры неизменны при встрече непохожих цивилизаций. На самом деле, это была человеческая элита – офицеры, которые приехали в академию писать диссертации в России.

  Наши друзья были очень способные люди. Их отбирали после жестокого конкурса обучаться в России и писать здесь диссертации. Разговаривать с ними было огромным наслаждением. Они очень любили музыку, и я традиционно играл для них. На моем пианино были установки для свечей,  и свечи зажигали. Я играл, за моей спиной кипело собрание.

  - ВОЛОДЯ, ИГРАЙ ДЛЯ ПОЛЯКОВ,- просил меня Анджей.

  Однажды я играл им, за моей спиной кипело застолье. Я играл и мне приносили рюмочку, чтобы я мог по градусу соответствовать всей кампании. Вот я играю мелодии классики – за спиной веселый гвалт, я начинаю играть разные типы музыки – все то же самое, но вот я заиграл джазовые мелодии и сзади затихли. Значит, я нашел нишу воздействия на них.

  Они были очень наблюдательны. Пан Анджей, яркий и немного трагический, с иронией Лермонтова и характером молодого Нельсона, смотрел альбомы по живописи и показал мне, как рисунок Дюрера повторился в его картине в портрете кардинала.

  На все у них был свой зрелый и оригинальный взгляд. Они очень любили русскую культуру. У них был необычайно популярен Высоцкий и Окуджава. Пан Анджей перечитал все тома Достоевского, особенно его дневники.

  Однажды я увидел у них странную пластинку. На обложке какие-то необычные фото, какие-то странные люди. Через годы я узнал, что это был первый диск «Аббы». Все у них происходило раньше, чем у нас. Мы проезжали по городу и главный наш друг, которого мы звали Апельсина (из-за одного анекдота, который он нам рассказал), показал жене в окно:

  - Смотри, в магазинах все есть, а у нас в Польше пусто.

  Эта фаза потом пришла к нам в период перестройки. Мы увидели пустые полки. И все другие события у нас повторялись с опозданием. А у них грянула следующая фаза. Их настиг военный переворот, который у нас потом прошел в виде ГКЧП. Все кипело у них, а у нас пока было спокойно, но я теперь знал, чего нам ждать.

  Один из польских друзей, математик, серьезный мудрец, прислал мне из Польши занимательное  послание. Он написал на открытке: «Володя, у нас все по-прежнему». Но картинка на открытке была картиной ВАН ГОГА.

  Все было перекошено, крыши плыли вбок и сразу, минуя цензуру, стало ясно, что происходит в Польше.

  Невероятное чувство юмора поляков мы все узнали, увидев «Кабачок 12 стульев». Он опирался в основном на польский юмор.

  Однажды Анджей взял и перевел мне обычную газету, и я увидел, какой ослепительный юмор наполняет страницу обычной польской газеты. Каждый поход к полякам был интереснее  похода в БДТ. Всегда было что-нибудь яркое и интересное.

  Только однажды мы увидели какого-то взъерошенного и поддавшего офицера, который неприязненно таращился на всех и на гостей и вяло всем хамил. К гостям у поляков было особое отношение. На следующий день к нам пришел Анджей и после мрачной паузы закричал:

  - ПАНИ ИННА!!!

   -Что, Анджей? - вскричала Инна в панике.

  - Пани Инна! - еще трагичнее вскричал Анджей.

   И трагическим голосом сказал ужасную фразу:

  - У ПОЛЬШИ БОЛЬШЕ НЕТ ФЛОТА

  - Как это - нет флота? - оторопела Инна.

  - У ПОЛЬШИ БОЛЬШЕ НЕТ ФЛОТА, - еще более трагично отчеканил свою реплику Анджей. - Если вчера это был польский офицер, ТО У ПОЛЬШИ БОЛЬШЕ НЕТ ФЛОТА!!!

  Так он талантливо-театрально извинился за поведение вчерашнего охмелевшего  угрюма.

  Там же у поляков мы встретили артиста Ивана Краско. Его сын, будущий знаменитый Краско, женился на полячке, и он, поэтому заходил к полякам. Он нам показывал много сцен и своих наработок. Много ночей мы слушали его рассказы. Иван Иванович рассказывал о Станиславском, о Товстоногове, он хотел изобразить трех царей – Ивана Грозного, Федора и Бориса Годунова. К нему из Польши  приезжал его внук Ванечка. Сначала Ванечке все нравилось, особенно афиши с именем деда на улице. Потом все ему надоедало, и он кричал: «У вас все Брудно (грязно)»,- несмотря на причитания бабушки.  

  Нас окружали заботой и любовью. Инна вылечила, все что жило и трепетало в польской группе. Я играл для них от души. Когда приходили праздники, то нас водили из дома в дом, чтобы мы испытали все прелести праздника, шедшего несколько дней. В проросшем овсе стоял маленький барашек, это был великий католический праздник. Они дружили и с другими военными разных стран, тоже проживавших в соседнем доме – общежитии академии. И мы познакомились и дружили с сирийцами, индусами и с немцами.

  Однажды Марек рассказал мне: «У вас сейчас правит святой рубль».

  Наши поляки приезжают на таможню и всем дают подарки. Их потом принимают как желанных гостей и доносят все вещи до вагонов. Иное дело немцы. Они скупы и берегут любимые пфенниги и марки. В итоге, когда приходит немец, на таможне его багаж вынимают, все его сервизы расставляют на улице, и потом у него нет веревочек, положить все на место, или могут случайно уронить его вещи.

  Однажды я по душам поговорил с польским другом.

   - Я, Володя, должен проводить политинформацию моим солдатам, и я получаю всегда три вопроса, на которые мне трудно ответить. Первое: удар в спину. Я потом почитал – немцы и советы  вошли одновременно с двух сторон по тайному договору Молотова и Риббентропа и разделили Польшу. Потом он дружно пировали - офицеры Гитлера и Сталина. А поляков они стали отстреливать, причем немцы убивали евреев и цыган, а Советам не нравились почти все: интеллигенция, священники, офицеры, и все остальные, поэтому они расстреливали больше, чем немцы). Второй вопрос – это Катынь (слава Богу, эта рана открылась, и прошлое было проклято обеими странами). Третий вопрос – это Варшава.

  В фильме «Освобождение» Жуков и все генералы сильно загрустили перед Варшавой, Жуков даже печально играл на гармошке. Они все вдруг загрустили и сообщили Сталину, что все войска устали, и поэтому не хотят сразу наступать. В жизни было восстание в Варшаве. Восстало и Гетто, люди бросались из окон на улицу, чтобы не попасться эсесовцам. Немцы убивали поляков целыми кварталами. Наши танки стояли в предместьях Варшавы молча и наблюдали, как это показано в страшном польском фильме «Канал». Оказывается, восстание подняла не та группа, что была нужна Советам, не армия Людова, рабочая коммунистическая, а армия Крайова, связанная с Лондоном. Помилуй Бог – это политика.

  - А как вы относитесь к венграм?- спросил я.

  - Хорошо,- ответил Анджей

  У нас поговорка: « Поляк с венгром два братана, воду пьют с одного стакана».

  - А как к чехам?

   – Не очень хорошо. Мы не поделили какую-то деревню, никто не помнит какую, и какую то речку.

  - А к немцам как вы относитесь?

  - Немец хорош, когда он на два метра под землей.

  - Ничего себе,- крякнул я.

  - Такая поговорка народная,- сказал Марек. - Это память истории.

  К одному поляку в село приехал гость – немец, который когда-то здесь жил. Поляк принял его приветливо. Осмотрев все вокруг, немец сказал: «Я Вам очень благодарен, что у Вас все ухожено, как Вы ведёте хозяйство. Ведь мы потом снова сюда вернемся». Поляк дал ему по голове.

  Это загадки и узлы чужой истории. У нас и своих воспоминаний хватает. Все это была старая политическая труха. А вот польские анекдоты были просто гениальны. К сожалению, не все они были приличны, но я все помню и когда-нибудь напишу эссе «100 анекдотов-шедевров». Вернее, уже начал писать этот прекрасный труд. Это будут только шедевры. Приведу пример, как поляки умудрялись даже страшные события превратить в черный юмор:

   Варшава. 43 год. Всех уничтожали в это время. Стук в дверь. Дома только маленький мальчик.

  - Кто там?- спрашивает мальчик

  - Гестапко,- отвечает голос

  Все это было поразительно интересно. Как эти встречи скрасили обычную скучную окраску нашей жизни. Помню, как после звонка в дверь к нам входят молодые поляк и полька – прелестные, красивые. Они поют для нас колядку. Какое счастье было играть им! У моей дочки был день рождения, и ко мне пришла помогать группа специалистов по кухне – два поляка и сириец.

  «Сирийчик» - ласково иронично отзывались о коллеге поляки. Так как один из поляков очень много знал по кухне, сирийчик тоже ласково позвал его: «ХОЗЯЮШКА!» Они приготовили потрясающие блюда.

  Я запомнил одну поговорку о мужьях, которую Марила говорила Инне, а потом и я ее узнал. «Монж в халупе - Бонж на дупе». Перевожу: «Муж в доме все равно, что чирей на заднице». Такова польская женская поговорка. У нас нет похожей поговорки, а что думают наши женщины, я не знаю.

    Душа Востока

  «Я привела Вам интересного человека»,- сказала наша знакомая полька и ввела в комнату человеческое чудо. Это была сирийка Саба. Она была невозможной, неправдоподобной красоты. Более красивых людей мы не видели. На нее было странно смотреть. «Не может такого быть,»- говорил разум,- «такое бывает только в сказках, и то в арабских». Ее муж Аднан требовал строго соблюдения старых законов, а она над ним подтрунивала. Ее сын тоже был красив. «У вас есть сказка о трех поросятах Ниф-Ниф и Наф-Наф. А меня зовут Менаф, - сообщил он нам.

  Другой наш знакомый сириец интересно рассуждал, а его жена не знала языка и казалась простоватой, но вот она освоила русский язык, и мы услышали ослепительно ироничные высказывания. Однажды Сирия пригласила нас на званый обед, там был отец Аднана, и он подмигивал нам, показывая на замечательные орешки, что для нас приготовили. Саба просила поучить ее играть на пианино, но у меня тогда не было времени, да я как-то опасался учить музыке реальных живых ангелов.

  Однажды Саба сидела в коридоре больницы, где обследовался ее сын, рядом с моим маленьким Юрой, и показывала ему книгу.

  - А кто это все создал?- спросил Юра, посмотрев картинки к библии.

  - Бог, - сказала Саба

  -Какой Бог?-  вытаращил глаза российский мальчик Юра.

  Поляки рассказывали, что к ним домой пришел поп, то есть священник. Он спросил, что они знают о религии и понял, что они ничего не знают. Поп схватился за голову, а потом оставил им листы с пожеланиями  не пить и ладить в семье. Конечно, когда Папой стал поляк, Папа Войтыла, спортсмен и писатель, воодушевление поляков было невероятным. Пришла пора, и я увидел его согбенным и еле живым.

  Я вспоминал польские песни, которые они на свое празднике распевали целый день. Это были прекрасные мелодии. Одну вы все знаете:

   «По военной дороге шел в трудах и тревоге

   боевой 18-ый год

   были сборы недолги,  от Кубани до Волги

  мы коней собирали в поход»

  Это наша песня, которая, на самом деле, марш легионеров Польши.  Я вспомнил и сыграл одну из песен, которую они пели вчера.

  - А что это за дивчина?

  Но два поляка смутились и покраснели. Оказалось, что эта песня неприличная (только для мужчин).

  На экране телевизора сцене появилась Анна Герман и Казимир закричал: «Вот они, польские ножки!» Вот Казимир и Брат жены, артистичный Леня, показывают, у кого из них больше пузо. На встречах с поляками мне пришлось держать марку российского флота – я ведь тоже был морской офицер. Отважные поляки получали ящики с водкой из Москвы. Это была особая водка, и называлась она посольской. Чтобы не покачнуть честь державы в этом застолье, я считал, что должен был держаться наравне с мастерами польского застолья. Потом мы с Инной, качаясь, добирались домой. Слава Богу, что наши дома стояли рядом.

  Царит застолье. Мы узнали, что такое «бигус» и «тартар». Бледная Паненка, жена именинника, смотрит на меня грустно и говорит: «Пей Володя. Все поляки - пьяницы».

  Я вспоминаю милую сцену. Инна и дочка Женя ушли в гости к полякам, а маленький Юра все не засыпает. Открывается дверь, и появляется мой друг поляк. Его немая пантомима показывает, что все меня ждут. Вроде Юрочка заснул, мы на цыпочках тихонько крадемся к двери, но печальный рев нас останавливает. Я успокаиваю малыша, мы замираем, а потом осторожно крадемся к двери. Снова рев, снова пауза с пантомимой, наконец, Юра засыпает, и я иду в мир света и дружеского счастливого веселья.

  Вспоминаю еще одну милую сцену. В воскресенье к Инне прилетает Марила, и они, собравшись, поехали на Невский за радостями. Я проводил их и сел поиграть. «Наверно, они  уже на Невском»,- думал я расслабленно. Внезапно я почуял какой-то шум. Оказалось, что лифт застрял сразу после нашего этажа, в коробке лифта видно Инну и Марилу. Недалеко они уехали, они сидят уже полчаса. Все им сочувствуют. Я принес им кофе и вкусные коврижки. Их угощал и утешал весь наш дом. Через час их освободили, они птицами вылетели на свободу и продолжили путешествие. И сейчас лифт останавливается часто, только Инны и Марилы в нем не видать.

  Мы у друзей – я наблюдаю за прекрасной компанией. Меня восхитила подмеченная сцена: вот бравый офицер сидит рядом с милой паненкой, а дальше сидит его оппонент, с которым они бурно о чем то спорят. Он наклоняется к оппоненту, а по пути целует ручку паненке. Достигнув соседа, объяснив словами и жестами свои взгляды он, тянется обратно на свое место, опять оказывается около соседки и опять целует пани ручку. Это происходит автоматически,  но как же это красиво и трогательно.

  Меня поразило особое отношение к гостям. Их хорошее настроение - это СВЯТЫНЯ. Я видел женщину, которая улыбалась и освещала своим общением всех окружающим. А потом я узнал, что в этот день она узнала о своем онкологическом заболевании.  Она не выдала тревогу ни взглядом, ни жестом – гости это святое.

  Мы лечили сына одной польской пары и учили его музыке. Инна, как всегда, не брала никаких денег, тогда Марек приехал к нам в садоводство, починил все, что можно, и сделал новое крыльцо.

  ЭТО БЫЛИ ДРУЗЬЯ. Их имена стали для нас дорогими звуками: Марек, Кристина, Казимир, Марила, Войцех, Ян, Мажена, Вацлав. Через годы, когда все разъехались, к нам заглянул Вацлав. Он так расстроился, увидев, что мы живем очень бедно, что просто потемнел на глазах. У него была телефонная трубка, тогда у нас в помине этого не было. У меня есть его карточка и телефон, и я пока безуспешно пытаюсь связаться с ним.

  Куда ушло это прекрасное время? Где мои друзья из разных стран? Недавно я получил весточку из Польши. Я приехал выступать в Вильнюс, и меня расположили жить в доме Польши. Там была выставка живописи, на разных этажах были пианино, на стенах висели картины знаменитого Поляка из истории Польши. Я лег спать в предпоследний день, и вдруг все запело вокруг. Оказывается, внизу был ресторан, и в нем проходил вечер польской Песни. Я всю ночь слушал польские мелодии. Снова услышал марш легионеров. Польша напомнила о себе. Я вдруг вспомнил старую, удивительную песню. Ее пел знаменитый Эпельбаум:

  «Над горами над долами голуби летели

  ЕЩЕ РАДОСТЬ НЕ ПРИШЛА – ГОДЫ УЛЕТЕЛИ

  Мы догнали наши годы на широком мосте.

  Юны годы, воротитесь к нам обратно в гости

  Нет, не можем воротиться, годы не вернуть.

  что прошло не воротится  ПРО-ШЛО-Е ЗА-БУДЬ…»

  Но если я все же заиграю Пана Шопена, я увижу своих друзей, которым я все время его играл. Моя жена по матери Чечельницка или Щенснович, потому-то нам так милы были поляки. Я вспоминаю стихи Пушкина, перевод стихотворения Мицкевича. Они были друзьями, потом жизнь их разъединила.

   Мицкевич написал, что наводнение в Петербурге - расплата за грехи России. Пушкин ответил «Медным». Их отношения похожи на любовь-ссору двух народов:

  «Нет на свете царицы краше польской девицы.

  Весела, что котенок у печки -

  И как роза румяна, а бела, что сметана;

  Очи светятся, будто две свечки!»

  Вот сейчас сяду за фортепиано и сыграю для поляков. «Да это все так»,- говорим мы с Пушкиным, обращаясь к Шопену и Мицкевичу. Это правда. Мы видели паненок. «Еще Польска не сгинела!!!»

  Они поджимают губы и заговорщически нам подмигивают.

  - Москали,- говорят они нам ласково и угрожающе-сочувственно. «Монж в халупе, бонж на дупе».